Воспоминания Елены Андреевой

В первый раз я увидела и услышала Учителя в зале дома журналистов, расположенном на углу улиц Раковской и графа Игнатьева, где в то время он проводил свои беседы. Незабываемое впечатление произвела на меня его осанка, его лицо, бледное, спокойное, сильно сконцентрированное, освещённое внутренним светом. Он был совершенно закрыт для внешнего мира, глубоко сосредоточен, как будто ничто извне его не интересовало, углублён так, как если бы молился.

Он начал беседу, говорил тихо, затем оживился. Я слушала очень внимательно. До тех пор я не слышала никого, кто бы так говорил, но поняла всё. - «Всё здесь истинно!» - Он наполнил меня светом. Когда беседа закончилась, я сказала: «Вот оно! Это то, что я ищу!» Радость переполняла меня. Всё осталось глубоко в моей душе, и всё это я помню доныне.

Много раз моё внимание привлекала походка Учителя. В ней было нечто очень лёгкое и свободное. Она была быстрой, целенаправленной, нельзя было заметить момента, когда тяжесть тела переходила с одной ноги на другую. Не было никакого покачивания в одну или другую сторону. Тело, совершенно выпрямленное, но не скованное - голова и позвоночник по одну линию - двигалось прямо вперёд и слегка наверх, пластично и красиво. Он ступал так, как будто не имел веса. Во время движения он не поворачивал головы, чтобы посмотреть налево или направо, двигались только его глаза. Всё тело, голова, руки, двигалось красиво, свободно, было приятно смотреть на него.

Когда Учитель показывал нам гимнастические упражнения или упражнения Паневритмии, можно было оценить изящество его движений. Они были красивыми, свободными, лишенными напряженности, но не расслабленными, а подтянутыми и пластичными. Все ими восхищались. Сестра Катя Грива мне рассказывала, что Учитель показывал новые паневритмические упражнения в своей комнате и хотел, чтобы потом она передавала их другим. Но изящество, красоту и великолепие его движений она никогда не могла освоить. С сожалением скажу, что почти никто не освоил как нужно движений Паневритмии. Тот внутренний ритм, который был у Учителя, мы не усвоили.

Голос у Учителя был бас-баритон, мягкий, равномерный, но не глухой, проницательный, но не острый, не твёрдый. Он говорил тихо, спокойно, без напряжения, равномерно, редко повышая голос. Последнее случалось обычно, когда он говорил о Боге. Тогда он был вдохновенным, радость струилась из него, и это состояние охватывало всех, кто его слушал и понимал; они выходили из зала с просветленными лицами, с радостными сердцами, были готовы проявить милость и снисходительность.

После беседы Учитель был открыт для нас, мы свободно к нему приближались, задавали вопросы. Он отвечал на все, разъяснял идеи и принципы своего учения, разъяснял непонятое и был крайне щедр в раздаче знания, которым обладал. Он мог говорить неутомимо, время переставало для него существовать. Он был очень расположен [к нам], внимателен, но при этом всё контролировалось. Его сущность была закрыта на много ключей, и он сам открывал ту сокровищницу, которую следовало открыть. Когда он говорил на собраниях, во время бесед, лекций или среди маленьких групп вокруг себя, я всегда чувствовала, что он говорит только то, что хочет сказать. Он никогда не позволял, чтобы с его языка соскальзывало нечто такое, чего он не хотел или не должен был говорить. Контроль над собой и его самообладание – это мне представлялось прекрасным, но для нас недостижимым.

Учитель говорил с настроением, но не с увлечением, ибо всё, что он говорил, было под контролем. Он не позволял себе сказать ничего такого, что могло бы бросить тень на сознание людей, на кого бы то ни было. Когда он раскрывал [нам] определённые ошибки, то говорил безлично. Он был точным и в употреблении слов. Каждого, кто оказывался в запутанном положении, он с лёгкостью выводил из него, он располагал некими невидимыми фарами, которыми мог осветить любой уголок человеческого сознания, чтобы там не оставалось и малейшего неосвещённого места. Поэтому, когда мы находились в безвыходном положении, мы шли к нему, ибо знали, что он нам поможет, не унижая нас.

У Учителя был образный язык, казалось, каждую мысль он может выразить образно. Любую отрицательную мысль, чувство или поступок он превращал в положительные. Что бы отрицательное ему ни говорили, он сразу превращал это в положительное. Иной жалуется, что у него болит нога. Учитель говорит: «Болезнь это гость, пришедший к тебе, прими его, угости его, и он через день-два уйдёт». Другой жалуется на какое-то страдание в теле. Учитель говорит: «Страдание это очищение дома. Идёт хороший ремонт». Третий говорит: «Меня оскорбили, мне сказали очень тяжёлое и обидное слово». Учитель: «Слово это колебания воздуха. Что обидного в том, что кто-то привёл в движение воздух?» Другой скажет: «Меня обокрали, я потерял деньги!» - «Тот, кто их нашёл, будет радоваться, ты же скажи: «Для Господа я их дал». – «Я болен чахоткой, поправлюсь ли?» - «Ты ещё не начал жить. Ты будешь жить, если последуешь Божьим законам». - «У меня взяли всё». - «Никто ничего у тебя не украл, вещи лишь перешли с одного места на другое». Учитель встречает плачущего ребёнка: «Почему ты плачешь, мальчуган?» - «Да вот тётенька обвинила меня, что я украл брошку». - «А ты украл её?» - «Нет, Учитель». - «Тогда это не относится к тебе, оно относится к тому, кто её украл».

Кто и что бы ни сказал Учителю, какой бы искажённый образ ему ни представили, как только тот проходил через его сознание, он его отдавал исправленным, осмысленным, красивым. И делал это без усилий, сразу. С улыбкой распутывал он самые запутанные вопросы. Какой бы вопрос ни вставал перед ним, он разрешал его так, чтобы тот был понят всеми, кого вопрос касался. При разрешении спорных вопросов он не вставал на обычную точку зрения людей, а вставал на другой уровень и освещал дело с другой стороны, с позиций более высокого поля, при этом так, чтобы каждый понял, где правота.

Как в беседах и лекциях, так и в частных разговорах Учитель всегда являл своё учение и никогда не занимался обычными вещами. Даже, когда речь заходила об обыкновенных вещах, он их наполнял другим содержанием, более высоким смыслом и делал это таким образом, что каждый, кто прикасался к этому, получал просветление сознания, подъём в мыслях. Он, как существо, излучал из себя такие вибрации, что и нас хотя бы на миг озаряло, а своим Словом он очищал нас. Мы чувствовали мягкость, радость, освобождение от чего-то, что нас ограничивало. Когда случалось, что он говорил мне несколько остро по какому-нибудь поводу, то и тогда я чувствовала это внутреннее освобождение. Тогда я даже имела большую готовность к служению и ученичеству.

Учитель не уговаривал нас следовать его учению, но всегда хотел, чтобы мы следовали законам и принципам, по которым строится жизнь, чтобы мы жили в гармонии и постоянной связи с разумной Природой. И, опять-таки, оставлял нас поступать свободно. Каждый сам пусть видит свои поступки и сам их исправляет. Исправление ошибок должно было стать для нас внутренней необходимостью. Ошибки ограничивают нас, и когда их набирается много, мы теряем свою чистоту.

Доверие, которое он питал к нам, укрепляло наше самоощущение и веру в собственные силы. Мы проявляли себя иногда очень плохо, но Учитель нам верил, и я это объясняю тем, что он смотрел в будущее, где мы будем стоять на более высокой ступени, чем нынешняя. Он носил наши слабости с великим терпением, так, как мать терпит своего ребёнка, начинающего ходить. Поступать правильно для нас абсолютно необходимо, чтобы быть в гармонии с живой и разумной Природой. Свобода не приобретается внешней борьбой. Она идёт изнутри через ограничение нашей низшей сущности. Не проходило дня, чтобы Учитель не показывал нам путь к истинному освобождению.

Учитель принял всех, кто пришёл его слушать, такими, какими они были. Никаких требований, никаких условий он не поставил, кроме как для учеников. Каждый проявлял себя согласно своей натуре, пониманию и возможностям. Общество вокруг него было разнородным – от неграмотных до высокообразованных и интеллигентных людей. Связью между всеми было его Слово, которым интересовались все. Учитель предоставил каждому думать и действовать свободно. Под его непосредственным влиянием все объединялись. Он видел хорошую сторону в каждом, и если нужно было показать чью-то ошибку, он представлял принцип, который был нарушен, и плохие последствия этого для нарушителя. Он всё вытерпел и более всего нас – такими, какими мы были.

Учитель никогда не жил в хороших условиях, не имел удобств. Когда Гина и Петко Гумнеровы пригласили его жить у них, они предложили ему подвальную комнату, маленькое окошко которой было вровень с поверхностью двора, как окно погреба. Позднее, когда ушли другие квартиранты, он перемещается наверх. Он начинает проводить свои беседы в самых скромных условиях, но иных не требует. И в снег, и в дождь, и в жару Учитель говорил при открытом окне, когда одна половина слушателей была внутри, а остальные слушали снаружи то, что до них долетало. Даже, когда уже была комната на Изгреве, Учитель жил опять-таки в скудных условиях - без водопровода (сёстры поливали над тазом, чтобы ему умыться), не имелось и подсобных помещений. Но никогда даже намёка не раздавалось с его стороны, он ни разу не пожелал, чтобы ему устроили элементарное удобство. Он знал наше естество, поэтому и не пожелал.

Однажды я была по своей работе у Учителя. К нему пришли последовательно несколько человек, чтобы рассказать одно и то же. Это было что-то, связанное с нашим прославленным борцом Даном Коловым. Первый человек пришёл и рассказал, как он видел эту [борцовскую] схватку. Учитель его внимательно выслушал. Пришёл второй и тоже поделился своими впечатлениями о виденном. Учитель и его выслушал с тем же вниманием. Пришёл третий и рассказал ему то же самое. Учитель не прервал никого, не сказал, что уже знает это. Он даже задал некоторые вопросы, на которые те с готовностью ответили. Люди не любят, чтобы им рассказывали о том, что они знают. Никогда и в других случаях я не слышала от Учителя, чтобы он сказал: «Оставь, я это уже знаю». Или же приходит кто-то и рассказывает о своей боли, о своих страданиях по нескольку раз. Учитель его выслушивает внимательно, даёт советы, наставления - и так часами. Один брат мне рассказывал, как однажды он упрекнул Учителя, что тот дал совет его близкому существу, совет, который брат не одобрял. Учитель не защищался, как будто был должен сообразовываться с мнением других, когда давал совет кому-то, он принял упрёки, не сказав ни слова.

Один из студентов коммунистов, приходивших в нашу столовую питаться, рассказал мне, как однажды на обед пришли двое из города. Они остановились перед Учителем, и один из них набросился на него с упрёками и ругательствами. Учитель его слушал, ничего не отвечая. Но когда ругательства того закончились, он сказал: «Ты болел сифилисом и ещё не вылечился. Если хочешь, приходи, я могу тебе помочь». Ругавшийся ничего не ответил, повернулся, и оба повернули обратно в город. Студент прокомментировал [далее], что если бы Учитель хотел, то мог бы сделать каждого своим последователем. Но Учитель не искал последователей, а предоставлял каждому самому прийти к нему по внутреннему побуждению и свободе, прийти для того, чтобы учиться.

Он терпел, выслушивал и тех, кто пытался его поучать, давать советы, как ему поступать, – были и такие случаи. Многие думали, что знают больше, чем он. Я многократно удивлялась и восхищалась этим его терпением. Его любви и благородству я не знаю равных.

К 20-м годам [нашего] века в Братство пришло довольно много молодых людей, в основном студентов, которых интересовали духовные вопросы. В то время болгарское духовенство не отлучило напрямую Учителя от церкви, но обвинило его в самоотлучении. В то же время в обществе носились самые разные слухи о его поведении, каких только не было доносов и клеветы. Была даже предпринята попытка поставить его перед судебными властями. По недостатку доказательств этого не случилось. Болгарская общественность отнеслась враждебно к делу Учителя. На него сыпались брань, грязь, клевета, против него выступали со своих амвонов священники. Газеты писали самые бесстыдные и непроверенные вещи. Некий Ласков выступил с брошюрой, полной издёвок не только над Учителем, но и над его последователями.

В это время Учитель проводил беседы четыре раза в неделю, являя Слово тем, кто был готов, кто понимал его. Тем же, кто хотел, чтобы он защитил себя от безжалостной молвы, он говорил: «Истина не нуждается в защите». Это были слова высокого напряжения, слова, которые мне напоминали Христа: «Господи, прости их, ибо не ведают, что творят».

Учитель не говорил о своей личности. Он не сказал, кто он и из какого мира идёт, но при таких его проявлениях я видела сияние высшего мира – мира света и любви, красоты и смирения. Учитель был не из нашего мира. Он рассматривал все вещи в другом свете – свете, выводящем человека из ограничений мрака и невежества.

Он не думал, как мы, не поступал, как мы, не жил, как мы, хотя и имел физическое тело, как наше. В обеденное время он шёл питаться в общую столовую. В течение дня в любое время мы могли его видеть и разговаривать с ним, очень часто это происходило групповым образом. Мы шли группами и [тогда] часами непринуждённо длился приятный разговор. Мы задавали вопросы, а он с готовностью отвечал, освещая их новым духовным светом, интересно, оригинально, иногда остроумно. Тема могла быть известной, но способ её рассмотрения всегда нов и оригинален. Он с изобилием давал тем, кто хотел его слушать. Вокруг него всегда было оживлённо. Он был подобен источнику, из которого черпал каждый.

При всех встречах с последователями, слушателями и учениками целью Учителя было их добро, то, как лучше и доступнее разъяснить вопросы, их интересовавшие. Он говорил вообще, но приводил такой пример, который относился конкретно к кому-то одному, и тот, понимая, что это относится именно к нему, получал для себя нужное наставление. Таким образом он непрерывно помогал своим слушателям, хотя и говорил вообще, но каждый понимал и брал то, что относилось к нему. В общие разговоры он включал частные вопросы, чтобы ободрить и помочь тому, кто нуждался в этом. Он знал, когда кто-то [из слушателей] нёс груз, когда того мучило что-то. Я видела, как Учитель во время беседы посматривал временами на такое существо и то, что он говорил, было направлено тому. Кто-то задавал мысленный вопрос, – Учитель и на него отвечал, разъяснял его, и так к концу беседы он уже забирал часть мучений многих, если не всех. Когда же случайно слушатель не понимал того, что Учитель говорит, Учитель посматривал на того из слушателей, кто понимал, и на того, кто не понимал. Так он воспитывал тех, кто не понимал, и тех, кто понимал, – воспитывал коллективно и лично, часто же он говорил безлично.

Учитель обладал умением воспитывать только взглядом, одним словом или каким-то поступком. Так он держал бодрствующим наше сознание и заставлял нас думать, искать в себе ошибку, которую мы должны исправить.

Однажды я отправилась по работе за чем-то в город. Учитель разговаривал с Пашей и Савкой, стоя у приёмной комнаты. Я остановилась рядом с ними. Он посмотрел на меня с улыбкой и сказал: «Ты, Елена, уже уладила свои дела, сдвинула шапку набекрень». Я носила на голове берет и немножко его сдвинула вправо, он был не посредине моей головы. Надетый таким образом головной убор показывал, что я нахожусь под влиянием не очень серьёзных существ. В кривизне моего берета было видно светское влияние, мода, некий каприз, что-то несерьёзное. Я тогда сочла эти слова шуткой, но как поняла позднее, и в таких шутках содержалась истина. Всё, что мы делаем, есть выражение каких-то сил, положительных или отрицательных. Ученик не должен поддаваться отрицательным влияниям, да и кокетство не для него. Относительно всего, что делает, ученик должен отдавать себе отчёт, его сознание должно быть активным, неподдающимся чуждым влияниям.

Учитель был существом великой веры. Он верил в Великую Разумность, в Бога, и постоянно говорил, что человек руководим разумными существами и законами, что наш мир есть часть большого разумного мира. Убеждённость, с которой он говорил нам о Разумном мире, о Великой Реальности, была непоколебимой. Ничто не навязывалось, каждому предоставлялась возможность самому почувствовать и понять истинность его Слова.

Вера и привязанность, которые мы питали к Учителю, многие внешние люди, не знавшие его, приписывали гипнотическому воздействию с его стороны. А эта вера и привязанность были основаны на уважении, доверии, любви, которые мы к нему питали. Каждый из нас получил от него свет и знание, помогавшие ему в трудные минуты жизни. Учитель абсолютно всё делал чисто и бескорыстно. Он никогда ничего не желал от нас. Да и что мы могли ему дать?

Могли ли наши души не быть наполнены благодарностью и любовью к нему?

Опубликовано в журнале «Пшеничное зерно», 2005, №№ 15, 16

Переводчик – Острова Е .И.

М. 2011

См. также

1. Елена Андреева, от списание "Сила и Живот", Брой 1-2 -1995 г.

2. Пътят на ученика – Елена Андреева, статия на Соня Митева във в-к „Братски живот” 2006 г., бр.13

3. Елена Андреева за Учителя - "Аз няма да оставя гроб", спомен от д-р Стефан Кадиев, Изгревът - Том 17

4. Снимки на Елена Андреева

Материали, от Елена Андреева, които могат да се изтеглят на PDF

Тефтерче от Елена Андреева

Каталог на Беседите - Елена Андреева

На Елена Андреева е посветен Изгревът - Том 9